— Мне плевать. Я вам уже говорил. Я нетипичен для своей расы. Нет мне счастья здесь.
— Но разве можете вы считаться типичным среди нас? Разве обретете вы счастье среди нас?
— Не знаю. Но попробую.
— Невозможно, — ответил Джонатон.
— Но... но почему?!
— Потому что у нас нет ни времени, ни возможности возиться с вами. Наша миссия — отчаянная. За время нашего отсутствия родную планету могло обуять безумие. Необходимо спешить. Времени в обрез. Вы ничем не поможете нам. Сожалею, но вы сами знаете, что я прав.
— Я ведь научился разговаривать со звездами.
— Нет, — ответил Джонатон. — Не научились.
— Но я же говорил.
— Верньян говорил. Без него не смогли бы.
— Ответ окончателен? Больше мне не к кому обратиться? А капитан?..
— Я капитан.
Рейнольдс кивнул. Все это время он таскал за собой чемоданчики и коробки, а теперь придется отволочь их обратно. Домой? О нет, только не домой. На Луну.
— Вы не могли бы проверить, оставлен ли для меня челнок? — спросил он.
— Да, минуточку.
Джонатон грациозно удалился в коридор. Рейнольдс развернулся и стал оглядывать стены. Под его взглядом радужные узоры, казалось, снова затанцевали, начали кружиться и танцевать по собственной воле. Он почувствовал грусть, но не тоску. Скорей пустоту и одиночество. Пустота так долго была частью его, что он почти перестал осознавать ее присутствие. Но теперь осознал опять. Он понимал, не всегда отдавая себе в том отчет, что последние десять лет жизни провел в тщетных попытках заполнить эту пустоту. И даже больше, если так прикинуть: вероятно, всю жизнь он положил на поиски момента подлинной целостности. Лишь дважды приближался он к этому ощущению вплотную. В первый раз это с ним случилось на Марсе. Там он остался жив и наблюдал, а другие погибли. Там он не был одинок и не чувствовал опустошенности. Во второй раз — в этой самой комнате, с Верньяном. Лишь дважды за всю жизнь соприкасался он с истинным знанием, самую чуточку. Дважды за пятьдесят восемь нескончаемо долгих лет. Произойдет ли это снова? Когда? Как?
Джонатон вернулся, задержавшись на пороге.
— Пилот там, — сообщил он.
Рейнольдс направился к двери, готовый к отбытию.
— Вы по-прежнему намереваетесь посетить наше Солнце? — спросил он.
— О да. Мы будем продолжать поиски, попытки. Нам больше ничего не остается. Вы ведь не верите, даже после того, что показал вам Верньян: не верите, Рейнольдс, да? Я вас понимаю. Все мы... даже я... иногда сомневаемся.
Рейнольдс вышел в коридор и двинулся дальше. За спиной раздались быстрые шаги; он обернулся и увидел, что Джонатон идет следом. Он подождал чужака, и они пошли рядом. В узком коридоре им едва хватило места.
Рейнольдс не пытался продолжать разговор. Насколько он понимал, за краткое оставшееся им время разговаривать было не о чем. Лучше промолчать, рассудил он, нежели сказать слишком мало.
Воздушный шлюз был открыт. За ним Рейнольдс увидел прильнувший к потрепанному корпусу звездолета челнок.
Говорить было не о чем. Развернувшись к Джонатону, он произнес:
— Прощайте.
И при звуке этого слова впервые задумался, в какие обстоятельства принужден возвратиться. Более чем вероятно, что его снова объявят героем. Он станет медийной знаменитостью. Ну да ладно, слава штука преходящая, с этим можно смириться. Двести сорок тысяч миль — достаточное расстояние. Он был в безопасности.
Словно прочтя его мысли, Джонатон спросил:
— Вы останетесь здесь или вернетесь на свою родную планету?
Вопрос удивил Рейнольдса: чужак никогда прежде не интересовался его личными делами.
— Я остаюсь здесь. Мне здесь лучше.
— И у вас будет новый директор?
— Да. Откуда вы узнали? Но я, наверное, снова прославлюсь. Можно будет оставить Келли.
— Вы и сами бы справились с этой работой, — заметил Джонатон.
— Я не хочу. Слушайте, а откуда вы обо всем этом узнали? Про Келли и так далее?
— Я слушаю звезды, — прозвенела высокая трель.
— Они живые, правда? — внезапно спросил Рейнольдс.
— Разумеется. Нам доступно восприятие их, какого вы лишены. Но вы молодая раса.
— Звезды — это шары ионизированного газа. Термоядерные реакции.
Чужак шевельнулся: изогнул шею так, словно у него там посередине был сустав. Рейнольдс не понял жеста. Впрочем, у него и не было времени понять. Время таки вышло.
Джонатон проговорил:
— Когда они являются меж вами, то принимают это обличье. Так они проводят время в вашей вселенной. Считайте их порталами.
— Через которые мне путь закрыт.
— Да.
Рейнольдс усмехнулся, покивал и прошел в шлюз. Шлюз сомкнулся, поглотив образ друга. Несколько мгновений всеохватной тишины, и начала открываться противоположная дверь.
Пилот был незнаком Рейнольдсу. Не обращая на него внимания, Рейнольдс натянул скафандр, пристегнулся и стал думать о Джонатоне. Как там сказал инопланетянин? Я слушаю звезды. Ага-ага, и звезды поведали, что Келли уволена?
Ему не понравилась эта идея. А еще сильнее ему не понравилось, что Джонатон не моргал в момент, когда говорил об этом.
Варианты:
1) Инопланетянин говорил правду.
2) Инопланетянин сумел солгать, не моргнув глазом.
Выбирайте любой.
Рейнольдс выбрал, и челнок устремился к Луне.
Руб Голдберг (1883–1970) — американский карикатурист, наиболее известный рисунками «бесполезных машин», то есть устройств, выполняющих довольно простую задачу гротескно переусложненными способами. В японской традиции аниме и карикатур аналогичные устройства называются тиндогу и под этим названием более известны в современной культуре интернет-мемов.